Военные конфликты между Арменией, Азербайджаном и Нагорно-Карабахской республикой (Республикой Арцах) никогда не получали широкомасштабного освещения в международных СМИ. Это стало еще более заметным на фоне того, сколько внимания приковало к себе вторжение Российской Федерации в Украину.

Я прибыла в Армению в начале марта 2022 года. Про таких как я говорили: «Русские привезли с собой снег». Весна в Армении выдалась аномально холодной. Снежные завалы на единственной трассе, по которой в заблокированную почти со всех сторон Армению привозят российские и грузинские товары, вызвали временный дефицит некоторых элементарных продуктов и предметов быта. Однако никто не был встревожен слишком сильно. Мне посоветовали купить то, что везут только из России — стиральный порошок, подсолнечное масло, перевести все деньги в доллары, не хранить крупные суммы в драмах и не доверять политикам.

В первые дни в Армении мне также посчастливилось посетить спектакль Анны Закарян Հոգի՜, նարնջի գույն հագիր (​​«Душа моя, надень оранжевый» / My soul, wear orange) в Театре прав человека (ՄԻ Թատրոն / Human Rights Theatre) в Ванадзоре. На странице в Facebook о спектакле написано: «Трудно решить, о войне ли это, о мире, о родине или о ценности человеческой жизни. <...> Когда свобода внутреннего мира личности блокируется внешним давлением общества, то в результате возникает хаос…»

Я следила за постановкой по напечатанному на бумаге русскому переводу (хочу выразить благодарность за него). В спектакле была сцена, где солдаты затыкали глиной рот другому солдату. «Родина была у него во рту» — было написано в моем переводе. Я сразу связала это со своим ощущением порабощающей и удушающей «родины». После спектакля зрители остались, чтобы обсудить его. Один из них, представитель государственной культурной институции, был встревожен — он говорил, что невозможно, живя в воюющей стране, широко рассуждать о пропаганде, вместо того чтобы обличать агрессора. Ему отвечали, что пропаганда — это проблема и Армении тоже, а кроме того, спектакль сам по себе не связан с карабахскими (арцахскими) войнами. После выступили зрители, которые сами принимали участие в карабахских (арцахских) войнах. Один из ветеранов рассказал, как они менялись с азербайджанскими военными: у армянских солдат не было горячей еды, а у азербайджанских — сигарет. До войны они делились друг с другом.

Причинами военного конфликта в Нагорном Карабахе (Республике Арцах) были, с одной стороны, национализм вновь появившихся политических субъектов (явившийся реакцией на советский колониализм), а с другой — отсутствие в рамках прежней советской системы каких-либо способов прямой коммуникации между республиками, не через Москву. После временного угасания конфликта в Армении, Азербайджане и Нагорном Карабахе (Республике Арцах) стали появляться люди, попытавшиеся взять на себя миротворческую миссию. Спектакль «Душа моя, надень оранжевое» был поставлен Анной Закарян — режиссеркой, чья деятельность направлена именно на поиск диалога между Арменией, Азербайджаном и Нагорным Карабахом (Республикой Арцах).

Я поговорила с Анной о ее работе до 44-дневной войны и о том, возможно ли продолжать работу после.

Действительно, это даже абсурдно, насколько мало внимания уделяется нашему конфликту. Если мы говорим об антивоенном движении, это многослойный вопрос: оно здесь есть уже около пятнадцати лет, хотя сейчас его практически не слышно. Очень многие активисты миротворческого движения [после войны 2020 года] или стали националистами, или просто молчат, потому что эта война стала большим шоком для нас. Общество становится все более милитаризованным, и теперь люди скорее говорят о том, что нам нужно изо всех сил крепить оборону, хотя и не все поддерживают эту точку зрения.

Чтобы было понятно, зачем я делала этот спектакль, мне нужно немного рассказать о себе. Я поставила его вовсе не из-за последней войны. Я занимаюсь социальным театром с 2010 года — и все это время меня занимает миротворческая проблематика. Театр угнетенных, форум-театр, уличный театр — все эти театральные методики подходят для работы с проблематикой конфликтов, и я применяла их. Прежде у нас было очень много проектов, в которых участвовали все три стороны конфликта — Армения, Азербайджан и Арцах. Мы делали и множество других международных проектов, где, например, были участники из Грузии и Абхазии, а когда началось полномасштабное вторжение РФ на территорию Украины — молодые режиссёры из Украины и России.

Кроме того, я сняла два документальных фильма про армян, которые покинули Азербайджан после Первой нагорно-карабахской войны. Изначально эти фильмы, как и любые миротворческие проекты, должны были сниматься совместными усилиями участников из Армении и Азербайджана. Но каждый раз у ребят из Азербайджана возникали какие-то проблемы — там контроль государства значительно сильнее. Поэтому мой первый фильм был про трех армян, которые до Первой нагорно-карабахской войны жили в Азербайджане — о том, как они спаслись, как сложилась их жизнь в Армении.

Задача второго фильма — противостоять пропаганде. До второй войны и у нас, и в Азербайджане СМИ целенаправленно создавали образ врага, внушали, почему нам надо воевать. Фильм был снят в Грузии, в Тбилиси — я по опыту понимала, что именно в третьей стране армяне и азербайджанцы могут мирно общаться, погулять, выпить. Я нашла Тбилиси одну чайхану, где хозяйкой была армянка, хотя обычно такие заведения держат азербайджанцы. Там собирались армяне, грузины, азербайджанцы и представители других народов. В Тбилиси это получается очень хорошо. Армяне там говорят и на армянском, и на русском, и на азербайджанском, а азербайджанцы говорят на армянском, на русском — они дают интервью, и ты не можешь понять, кто перед тобой — азербайджанец или армянин, если не знаешь заранее. Я очень верила в эту идею. Это было в 2015 году. Сейчас такое трудно себе представить.

Может быть, это наивно, но мы реально не представляли, что война разразится снова. В том, что мы жили с таким представлением, я виню только армянское государство. Мы жили все эти двадцать пять лет с пониманием, что конфликт есть, но решать его надо только не военным путем. Хотя все это время солдаты на границе периодически стреляли друг в друга.

Сейчас этот шок не проходит, потому что теперь война перешла с территории республики Арцах на суверенную территорию Армении. Может быть, поэтому миротворческие дискурсы вышли из оборота, потому что когда ты на войне, ты не можешь об этом говорить. Когда я решила ставить спектакль, о котором мы говорили, это были сложные времена. Вторая война закончилась, она оставила [в нашем обществе] много травм, разбередила старые, и передо мной появилось множество дилемм: мне хотелось о чем-то сказать, но было больно, и я не знала, подходящее ли сейчас время, чтобы говорить. И все-таки решилась.

Театр прав человека, где мы ставили его, это новый маленький театр. Я решила, что, наверное, нужно говорить о правах человека во время войны. Пьеса сделана из стихов Федерико Гарсиа Лорки, и я очень давно хотела поставить по нему спектакль. Это один из крупнейших поэтов, писавших про жизнь и войну. Он очень много писал о войне, о молодых людях, которые умирают на войне, не понимая, что они тут делают. Я очень люблю его поэзию.

Вообще, в Ванадзоре обычно не обсуждают спектакль после показа, и думаю, в Ереване тоже. Это новый формат, и нам очень интересно, что люди думают об этом. Обсуждения действительно очень жесткие, но у нас никогда не было цели прийти к консенсусу.

Честно говоря, при этом мало кто высказывается о спектакле в том ключе, в котором я сама о нем думаю. С одной стороны, Лорку действительно трудно понять с первого раза, а с другой — спектакль был поставлен после войны, и когда звучит слово «война», люди здесь автоматически думают о войне в Арцахе. При этом в спектакле вообще не упоминается ни Арцах, ни какая-либо другая страна — там просто человек и его трагедия. В пьесе четыре персонажа, и один из них — пленник. Этот вопрос тоже очень много обсуждался, потому что после войны в Азербайджане остались несколько сотен наших военнопленных, и для зрителей, это, естественно, было триггером. Я понимала риски, понимала, что так и будет. Если у зрителя нет бэкграунда, с помощью которого он мог бы более широко понимать миротворческие задачи, что такое пропаганда, родина — то, конечно, он будет анализировать увиденное исходя из собственного опыта. Это нормально, я не хотела, чтобы они обсуждали мировые проблемы.

Были и другие люди, которые понимали концепцию, понимали, что там очень много говорится про идеологию родины, которая ставит нас в зависимость от своих ожиданий, для которой ты что-то должен сделать, иначе на тебя вешаются какие-то ярлыки. Помимо пленника, в пьесе три персонажа — солдат, генерал и мать пленника. У генерала свое понимание войны, людей, пыток, прав человека во время войны. Один солдат делает то, что ему говорят, потому что это правильно, для другого важны его жизнь, любимая женщина и мать — которых он оставил и приехал сюда, чтобы убивать людей, которых он не хочет убивать. Мать пленника не появляется на сцене, мы только слышим ее голос.

Важный посыл спектакля для меня — это возможность поставить вопрос, когда нас ставят перед ложным выбором. Вот этот первый солдат проходит через трансформацию: он убивал людей, и ему было все равно, но в какой-то момент он задает себе вопрос: для чего я это делаю? Для чего я убиваю людей? Это и для него родина, и для меня родина. В какой-то момент этот персонаж решает не убивать, не выполняет приказ генерала. Это важный вопрос, наверное, для человека любых занятий — для чего это я это делаю?

Летом я делала не очень много, я хотела подумать, куда двигаться дальше. Сейчас мы вообще плохо понимаем, что происходит. А абсурд, когда ты не знаешь, что будет завтра, целыми днями читаешь какие-то новости, сидишь и ждешь, когда три мужика решат, что будет с тобой. Некоторым художникам нужна депрессия и боль, чтобы работать, но я не могу ничего делать на нервах. Сейчас я думаю над спектаклем и документальным фильмом.

Последняя война стала критической точкой, точкой переосмысления: очень многие люди, дискурсы, проекты, потеряли всякий смысл — во всяком случае, для меня. Бывает так, что ты веришь в какие-то процессы, в людей, но случается война — и она становится таким чек-пойнтом, через который далеко не все проходит. Некоторые вещи остаются реальными, другие становятся эфемерными. Все это нужно еще переварить, понять, что было реально, а что было просто так. Но война еще не закончилась…

В этом году у меня немного получалось это делать — до сентября. Тогда и был поставлен спектакль.

Лорка практически не говорит про этого персонажа — только рассказывает, солдаты нашли другого солдата и стали пихать ему глину в рот и во все щели, и таким образом они убили его. В моем спектакле это была метафора родины. Там есть одна часть, которую я реально очень-очень люблю — слова генерала, о том, что нужно спасать родину. Этот фрагмент — просто шедевр, я перечитывала его несколько тысяч раз.

Эта милитаризация — другая большая тема для современной Армении. До второй нагорно-карабахской войны многие люди были против милитаризации, но теперь и они говорят, что нам надо крепить оборону, а то враг придет, и все в таком духе. Но почему мы вообще оказались в той точке, когда нам всем необходима милитаризация, чтобы выжить? Нужно подходить к этому вопросу более глубоко. Нам нужна не милитаризация, нам нужна другая система, где в войнах вообще не будет нужды, где они отомрут. Это трудно объяснить людям.

Я расскажу одну историю. Я всегда была пацифистской, и я реально не могу выносить пистолеты и все, что связано насилием. А в спектакле, если вы помните, оружие фигурирует. Я вовсе не думала про это, но мне нужно было найти ружье для реквизита, и я пошла магазин искать его. И вот, продавщица показывает мне ружья, такое, другое, я ни о чем не думаю, и вдруг она говорит: вот, возьмите в руки, попробуйте. Для меня это был шок. Я просто вышла из магазина.

Мы тоже в школе такое делали. Но в школе я еще не была пацифисткой, я была ребенком и для меня это было нормально. Я реально физически не выношу насилия, и до сих пор не понимаю, как я не подумала заранее, что мне придется с этим работать. Это довольно странная часть профессии режиссера — ты говоришь актеру что нужно делать, у тебя власть, и он делает все что ты скажешь, при этом сам ты не можешь противостоять некоторым вещам, конечно, по личным причинам.

Ты знаешь, после 2010 года в Армении были разные активисты, митинги собирались по поводу самых разных проблем. Например, за окружающую среду — против строительства рудников, вырубки лесов. Были группы против повышения тарифов на электричество. Я ходила везде, но для меня главной темой было миротворчество. Когда я не знала лично всех, кто входит в каждую из множества этих групп, я думала, что на уровне базовых ценностей они все едины. Что если ты против войны, то ты против вырубки лесов, а если ты против вырубки лесов, то ты против войны. Но когда я начала со всеми знакомиться, оказалось, что есть люди, защищают леса, поддерживают милитаризацию. Я поняла тогда, что мы не можем солидаризироваться. Есть много активистов, хорошо выступающих по одной проблеме, но по другому вопросу оказывающихся нацистами. Сейчас, после второй войны, можно ожидать, что много людей поймет, что тысячи парней умерли с каждой стороны затем, чтобы те, кто выдал им оружие, разбогател, чтобы кто-то присвоил себе ресурсы, чтобы кто-то решил внутриполитические проблемы и остался у власти. Это ведь давно уже не про родину.

Я бы хотела, чтобы мы реально смогли вернуться к той точке, когда конфликтующие стороны хотели что-то создавать вместе — хотя, конечно, для этого с момента военных действий должно пройти какое-то время. Это было реально, это же и моя личная история, когда мы вместе хотели делать международные миротворческие проекты. Я бы очень хотела, чтобы мы вернулись в ту точку, где нам хочется жить. Хочется жить вместе и вместе что-то делать.

В первую очередь нам нужен мирный договор между государствами. После первой войны у нас мирного договора не было. Было что-то вместо него, но нужен реальный договор. После первой нагорно-карабахской войны около 20 лет многие активисты делали миротворческие проекты, но когда снова начали стрелять, все эти усилия пошли прахом. После второй войны, после того как в этом сентябре стреляли уже по суверенной территории Армении, после всего этого нам всем нужно какую-то подписать какую-то бумагу, которая гарантировала бы, что войны не будет. Я не знаю, когда это будет, но это процесс, живой процесс. Мы сможем думать о том, чтобы делать что-либо вместе, когда будет какая-то договоренность о мире.

Да, официальная гарантия. Иначе война начнется снова. Может быть, с той же интенсивностью, как в прошлый раз. Тогда, до второй нагорно-карабахской войны, многие из нас не видели войны, у нас были иллюзии, у нас были мечты, мы хотели строить мирные отношения. Сейчас это будет намного сложнее, потому что мы видели войну, мы потеряли родных. Но все-таки нам после всего этого нужно понять, что, чтобы жить, нужен мир, а не война. И это для всех так. Это ведь вопрос не только армяно-азербайджанских отношений, это вопрос всего региона. Мы — одно маленькое звено этого региона. Если у нас одних будет мир, этого будет мало. Вопрос надо решать от Ирака, Сирии и до Украины. Эта проблема межрегиональная.

Я думаю, что это возможно. Но если мы сами не выберем жизнь, это не закончится. Мы должны выбрать жизнь.